В каждом доме война - Владимир Владыкин

– Задуйте, пожалуйста, свечи, – сдержанно шепнула она, и он быстро исполнил её каприз, правда, не тут же поняв слова девушки, однако её сокровенный шёпот ему многое сказал, после чего он стал действовать активней…

Позже, когда восторг любви схлынул с неё, Шура пребывала в каком-то приятном обморочном дурмане. Не оттого, что она была пьяна, а оттого, что произошло новое рождение в ней женщины, мечтавшей о таком же сказочном счастье. Дитринц оказался искусным любовником, она даже не знала, как это происходит вообще; но чувствовала, что так должно любить женщину, и лучше, кажется, трудно что-либо добавить, чтобы быть счастливой. Действительно, он предусмотрел всё, чтобы ей снова захотелось пережить с ним те же самые ощущения. И ещё час спустя они были одним целым, а через полчаса Шура оделась. Дитринц понимал, что надо отвести девушку домой, но она этого не хотела; достаточно вывести её из бывшего школьного сада, а там она сама дойдёт, ведь идти ей всего пять минут.

В посёлке в этот долгий вечер, как никогда, почти во всех хатах ярко светились лампы. Из хаты Василисы Тучиной доносилось разудалое веселье, эти русские бабы умели веселиться, и для этого им не нужно было перед ними притворяться. И Дитринц решил сходить туда, пригласив Шуру. Но она, чувствуя себя пьяной, воспротивилась, поскольку тогда уж точно она навеки станет объектом пересудов и нападок, если уже не стала. От одной этой мысли к сердцу подступило недоброе предчувствие. И она не могла офицеру сказать, чтобы он забыл о её существовании.

Всё-таки они вышли из комендатуры вместе и за садом не расстались, так как Дитринц шёл с ней под руку, вернее, он велел ей взять его под руку, что она беспрекословно исполнила, невольно воображая себя его супругой. В этот момент она подумала: если бы он предложил уехать с ней в Германию, она бы безропотно согласилась стать его законной женой. И она подчинялась неписанному закону – раз отдавшись мужчине, считать его своим мужем, соблюдая ему верность. Но в отношении Сергея это правило безвозвратно нарушила, о чём жалеть теперь было бесполезно…

Глава 19

От глубокого белого снега кругом было так светло, словно вся земля облита светящимся молоком, вскоре застывшим в сметану. На юго-востоке поднималась полная луна, как светящаяся горловина стекла керосиновой лампы среди тёмной бездны. На улице не было ни души; когда вышли на дорогу, Шура быстро поцеловала офицера, дотянувшись до лица на цыпочках, и побежала домой. Дитринц знал, что солдаты, стоявшие у Костылёвых, сейчас гуляли. После того, как он отчитал их, они перестали приставать к ней. И тогда он решил, что сделает её своей любовницей, что и произошло в этот вечер и отныне в условленное время Шура станет его постоянной гостьей, о чём они уже условились…

У Тучиной – дым коромыслом. На дворе стояли бабы помоложе, и пьяные солдаты нагло приставали к ним, валяли в снег; они кричали и визжали. При появлении офицера солдаты вскочили, вытянулись по стойке смирно. Дитринц заговорил с ними на повышенных тонах, хотя в их поведении он ничего не видел зазорного, ведь и бабам, видать, тоже было очень весело. Но в их гульбище они не участвовали, довольствуясь лишь ролью зрителей. Потом он увидел, что это были вовсе не бабы, а молодые девки, повязанные в тёмные шерстяные платки…

Дитринц вошёл степенно, с важным видом, в сильно накуренную и натопленную хату, где патефон играл весёлую музыку, и солдаты разухабисто дурачились с двумя девками. Его помощники, узнав, что пришёл комендант, как раз одевались. Он, довольный собой, позволил им не торопиться и продолжать веселье. Увидев Клару, Дитринц решил, что в госпитале дежурит красавица Надя на пару с армейским фельдшером Румелем. Обер-лейтенант Мангоф и капитан Бергман увидели, что Лида и Тося стали тоже одеваться, при этом как бы не обращая внимания на них. И только один вид строгого коменданта с портупеей и кобурой пистолета внушал им непреодолимый страх. Хотя офицеры тоже были при оружии и сейчас довольно громко переговаривались…

Домна и Василиса сначала смеялись со своими постояльцами, потом с младшими офицерами. Причём Василиса больше не со своими, а с подругиными, то же самое вытворяла и Домна. Натаха Мощева сидела за столом, не чая как уйти домой, где её квартиранты хозяйничали сами. Узнав, что она уходит на гулянье, солдаты махали ей задорно, чем вызывали у неё сильную обиду. Ведь не один не проявил к ней должного внимания, как к женщине, а чем они собирались заниматься, это вызывало у неё крайнее любопытство. И сейчас ей казалось, будто немцы привели в её хату соседку Ульяну Половинкину и вовсю с ней забавляются. Хотя у самой Ульяны были свои постояльцы. Видя, что девки намыливались домой, Натаха тоже вышла из-за стола одеваться, кажется, достаточно выпила, натанцевалась. Не так давно один коротконогий солдат обнимал и лез целоваться, а теперь как убитый спал на кровати.

Майор Дитринц, поняв, что своим появлением помешал веселью, обменялся дежурными фразами с Мангофом и Бергманом, пошёл восвояси. Во дворе солдаты по-прежнему рьяно зажимали девок, поднимавших страшный визг. Дитринц вышел на заснеженную дорогу, где-то слышалась отдалённая стрельба, война не прекращалась и ночью. А в этом посёлке для его солдат интендантской роты одно приволье, думал он на ходу, и вспомнил, как капитан Бергман докладывал, что приходил староста, бабы живо усадили старика за стол, всучив ему стакан самогонки. Осташкин, конечно, не отказался – выпил, а потом крыл матом баб и девок, что осрамились вконец. Домна обозвала его предателем и вытолкала из хаты под хохот немцев…

После ухода коменданта солдаты потащили сестёр Овечкиных, Ольгу и Арину, на огород, где стояли скирды сена и соломы. Девки вырвались и – наутёк по огородам, утопая в глубоком снегу, не чувствуя ни капли холода. Солдаты, распалённые крепким самогоном и любовным азартом, всё-таки настигли их. Они уже не визжали, а только плакали и сквозь слёзы истерично смеялись…

Но оставим девчат на суд их совести; весь вечер они, отведав самогонки, соперничали в остроумии с немцами, ведя себя крайне разнузданно, тем самым пробудили против себя всю солдатскую пылкость и агрессивность…

Алёна Чередникова была сначала заодно с Овечкиными, но вела себя намного сдержанней и приличней, чем они. Её облюбовал ефрейтор, она уходила домой – он за ней. Алёна – в хату, а потом снова выходила. Ефрейтора уже не было, она украдкой вздыхала. Её мать Донья дома гадала пожилому немцу на картах, вызывая в нём задумчивость. А днём раньше сама Чередничиха нагадала Арине Овечкиной, что та уедет с немцем в Германию. Но девушка на это всего лишь посмеялась, хотя втайне верила в гадание и хиромантию…

Лейтенант Мангоф и капитан Бергман вскоре увели Клару и Тоську и по очереди заводили их в комендатуру. Пока одна парочка прогуливалась по посёлку или грелась в кабинке фургона, другая занималась усладой похоти…

В эту ночь Домна осталась в хате Василисы, дочери которой находились у Верстовой, где Агапка, мать Клары, уложила их спать. Муж её, Тимофей, как повёз в глубокий тыл технику в качестве сопровождающего, так и не вернулся, и Агапка думала, что в живых его уже нет и о своей догадке никому не говорила и боль свою держала в душе.

Унтер-офицеров увели за собой Лида Емельянова и Лиза Винокурова. Упоминать о других девках, и что происходило с ними в эту ночь – нет нужды, будто некий властелин-искуситель овладел ими всеми. А на самом деле всё это с ними вытворяла природа. Натаха Мощева неприметно одна ушла домой, где постояльцы только что закончили игру в карты и объявили хозяйке, что ставили её на кон по пять раз, и один из них выиграл, за что хозяйка должна переспать с ним. Это был нагловатый немец с резкими чертами лица. Натаха полагала, что они над ней насмехались, решив таким образом потешить себя, а у самой от самогонки кружилась голова, и пошла спать, задув лампу. Немцы выходили на двор; она слышала, как они громко переговаривались, мочились…

Стала было засыпать, как вдруг возле себя почувствовала какое-то шевеление. На ней была ночная рубашка, немец надвинулся прямо на лицо. Натаха замерла, и от страха даже не смогла крикнуть, у неё страшно перехватило дыхание, сердце застучало суматошно, она вся покрылась потом. Лицо немца, однако, еле различала, а он уже распоряжался ею, как своей женой. Натаха закрыла глаза и про себя бормотала чуть ли не со слезами: «Ну, ты полегче, лешак, чи то правда, есть така услада, тэмно как, и кто мя счас увидэ…»

Майор Дитринц взошёл на крыльцо ординаторской, постучал; что-то подозрительно долго не показывался фельдшер Румель. Госпиталь был рассчитан на полсотни коек, на отопление порубали все клубные скамейки, теперь завезли пиленые дрова, заготовленные прямо на станции, куда прибыл целый эшелон брёвен, вывезенный из русских лесных зон, где, говорили, засели партизаны, превратившие леса в свой оплот обороны. Но топить одними дровами было бесполезно – доставили десять тонн угля, часть развезли по хатам для обогрева немецких солдат. И всё это была заслуга его, Дитринца, народ должен быть ему премного благодарен, что в лице его немецкое командование заботится о нём.